Статьи

Home › News

Бухучет.ру » Дмитрий Панкин

04.09.2018

Бухгалтерский учет простым языком. Урок 1. Часть 1 [HD]

В условиях ограниченного доступа к капиталу для российских компаний и банков «прорвать блокаду» и привлечь западных инвесторов к финансированию проектов в России могли бы такие международные институты, как Евразийский банк Развития (ЕАБР). Несмотря на то, что РФ принадлежит больше половины – 66% капитала банка, на него не распространяются санкции, а кредитный рейтинг ЕАБР остается на две ступени выше суверенного рейтинга РФ.

Бухучет для начинающих. Занятие №1

О том, почему руководство банка отказывается от многочисленных предложений о размещении евробондов на Западе и какая деятельность должна быть приоритетной для такого института развития, рассказал в интервью РИА Новости глава ЕАБР Дмитрий Панкин.

—  Дмитрий Владимирович, вы заняли пост председателя правления ЕАБР в феврале текущего года и почти сразу заговорили том, что хотите изменить стратегию банка. Что именно и почему, на ваш взгляд, нужно менять?

— Сейчас в большей степени ЕАБР похож на обычный коммерческий банк: у нас множество проектов в разных отраслях. Иногда это проекты достаточно короткие, не связанные с процессами создания новых производств, транспортных, энергетических цепочек. И не очень понятно, зачем такой банк нужен, почему эти проекты не могут быть реализованы через любой банк — через Сбербанк, ВТБ.

Первое, что я хотел предложить нашим учредителям, это разворот на интеграционные проекты. То есть жестко поставить границу: мы работаем только на тех проектах, где есть интересы нескольких наших стран.

Второй момент — нужно решить, в каких отраслях мы работаем. Есть много хороших проектов в машиностроении, есть инновационные проекты, но они могут быть реализованы коммерческими банками. А задача банка развития — это работа, связанная с инфраструктурой, с энергетикой.

Здесь есть и негативные моменты: такие проекты более длинные, более рискованные. Когда банк ориентируется на узкий набор отраслей, это рейтинговыми агентствами оценивается не очень хорошо, они любят, когда риски распределены по отраслям.

У нас сейчас рейтинг на два пункта выше, чем суверенный рейтинг РФ, и с таким рейтингом у нас есть хорошие возможности занимать на рынках. Сейчас, когда у российских банков ограничены возможности по работе на внешних рынках, к нам постоянно приходят западные банки и предлагают организовать размещение на Западе. Я говорю: нет, спасибо, нам деньги не нужны.

—  Почему? Разве вы не планировали размещение в этом году?

— Проектов нет. Нам нужно определиться, с какими проектами мы работаем. Если мы работаем по прежней модели, мы можем достаточно быстро найти несколько проектов в разных отраслях и их финансировать. Но если мы говорим о сложных инфраструктурных проектах, то их надо готовить. Так просто запустить их нельзя.

Разворот стратегии имеет как плюсы, так и минусы, и всю эту палитру нам надо показать нашим учредителям, чтобы они принимали решение, что важнее: чтобы банк привлекал на рынке деньги или чтобы мы финансировали такие инфраструктурные проекты.

Опять-таки: если это небольшие проекты, тогда нам достаточно собственного капитала, если это проекты, которые могут оказать реальное воздействие на экономику, такие, например, как строительство дороги из Китая в Европу, то с ним надо работать, собирать деньги. Это требует больших инвестиций, требует докапитализации банка. А есть ли в нынешней экономической ситуации у наших государств возможность докапитализировать банк, это большой вопрос.

—  Понятно. Получается замкнутый круг: есть деньги, но нет ясности с проектами, либо вы расставляете приоритеты, но получаете сложности с финансированием. Целесообразно ли в нынешней ситуации менять стратегию, если это затруднит доступ к капиталу?

— Это надо решать сейчас, потому что нужно определяться: продолжаем мы работать с коммерческими проектами или берем только инвестиционные проекты.

Есть еще предложение Евразийской комиссии, чтобы мы работали как институт развития экспорта. Нужен ли такой институт в рамках Евразийского союза, который бы стимулировал экспорт, работал на продвижение товаров, производимых в этих странах, когда в каждой стране уже есть собственный такой институт? Неоднозначный вопрос.

—  ЕАБР получил прибыль по итогам прошлого года. Ожидаете положительного результата и в этом году?

— Прибыль за прошлый год — это очень оптимистический взгляд на формирование резервов банка. Я считаю, что надо подойти к созданию провизии более жестко, и этот более жесткий подход к созданию резервов не позволит подтвердить то, что банк у нас имеет прибыль. Что будет к концу года, удастся ли с проблемными кредитами разобраться — это вопрос, с которым надо серьезно работать. Это не означает, что банк находится в тяжелом финансовом состоянии: у нас сейчас фактически полтора миллиарда долларов ликвидных активов, и есть проблема с тем, куда эти деньги вложить, чтобы они не лежали в американских казначейских бумагах, а чтобы работали в серьезных проектах.

А на финансовое состояние банка проблемные кредиты не влияют. Но, может быть, сотню миллионов долларов придется направить на формирование провизии банка.

—  Под проблемными кредитами вы имеете в виду задолженность дочерних компаний Мечела?

— Да, это Мечел, есть вопросы с БелАЗом, есть проекты, связанные с покупкой зерна в Белоруссии. Некоторые проекты, которые были начаты еще предыдущим руководством банка.

—  По компаниям Мечела — «Якутуголь» и ОАО «Мечел-Майнинг» – вы все-таки намерены решать вопрос через суд, отказались от внесудебного решения?

— Есть предмет обращения в суд, соответственно, мы идем и по судебному пути тоже. Параллельно мы пытаемся найти и внесудебные решения.

—  Насколько привлекательны для инвесторов, на ваш взгляд, проекты, которые реализуются в России и на территории ЕАЭС? Вы видите интерес?

— Вижу интерес и считаю важным сейчас построить цепочку банков, которым интересно работать с проектами, связанными с инфраструктурой. Эти банки есть: у нас хорошие переговоры идут и с Всемирным банком, и с ЕБРР, и с ВЭБом, и с Банком развития Казахстана. Это разделение рисков при работе по проектам.

Допустим, сейчас в Армении прокредитовали строительство дороги Север-Юг. Там мы работаем вместе со Всемирным банком. Другой проект — строительство дороги вокруг Алматы. Здесь работает Всемирный банк, ЕБРР, и мы рассматриваем вопрос о том, чтобы войти к ним и поучаствовать.

—  ЕАБР как международный институт не попал под санкции против России, но они сказались на вашей работе?

— С одной стороны, да, а с другой стороны, появились дополнительные возможности. Да — потому что мы теперь должны очень тщательно смотреть на наши проекты. Поскольку мы привлекаем деньги с внешнего рынка, мы должны соблюдать те ограничения, которые наложены, то есть смотреть, чтобы наши деньги не попали в компании, которые находятся в санкционном списке. Это усложнило жизнь.

С другой стороны, появляются новые возможности, потому что к нам стали приходить новые клиенты, которые не могут получить финансирование из-за того, что российские банки находятся под санкциями. Им интересно работать с нами, поскольку мы международная финансовая организация и работаем вне санкций.

—  Египет начал строительство второй ветки Суэцкого канала, не привлекая внешних инвесторов. Они разместили внутренние облигации. Как вы думаете, в России когда-нибудь будет возможно привлекать деньги на внутреннем рынке для масштабных инфраструктурных рокеров?

— Я отношусь с некоторой осторожностью к опыту Египта, потому что есть множество негативных примеров, строительство Панамского канала например.

Но если мы говорим о России, то посмотрите, какой у нас отток капитала. Это означает, что валюта, которая зарабатывается нашими экспортерами, не поступает в страну, а размещается где-то вне России. Потенциально, если в России будут проведены необходимые структурные реформы, инвестиционный климат — как бы банально это ни звучало — станет привлекательным для инвесторов. Тогда можно будет работать и на внутренних источниках. И для внешних рынков Россия будет привлекательной страной для инвестирования.

—  Проблема именно в доверии? Или в большей степени в доходности и надежности самих проектов?

— И то и другое. Доверие ко всей системе: судебной, административной. Это и вопрос нефтяных цен тоже, потому что если бы цены были 150 долларов (за баррель — ред.), никакие проблемы с климатом не мешали бы. Все бы все равно приходили и вкладывались. Но если мы живем в нормальном мире, где нет сверхдоходов от экспорта, то надо конкурировать в инвестиционном климате, а это уже значительно сложнее.

—  На каком этапе сейчас идея создания наднационального финансового мегарегулятора на уровне ЕАЭС?

— На уровне глав государств есть утвержденные нормативные документы, что в 2022 году будут определены функции, которые будут возложены на мегарегулятора, а также определено, что он будет в Алматы. Но не решено много вопросов: что мы понимаем под мегарегулятором? Какие функции будут у него?

—  На ваш взгляд, какие функции должны быть переданы на наднациональный уровень?

— Этот процесс очень сложный. Мегарегулятор должен определять вопросы эмиссии валюты, денежно-кредитного регулирования, процентных ставок, темпов инфляции, банковского надзора. Готовы страны сейчас к тому, что будет единый орган, который бы определял банковский надзор и курс валют? Наверное, нет.

Вопрос очень сложный. Формирование такого мегарегулятора надо начинать с выстраивания понимания, как идет процесс валютного регулирования в каждой стране, с некоторой координации политик валютного регулирования и надзора между странами. Это должен быть очень долгий плавный процесс.

—  Насколько значительным было влияние ослабления рубля на экономики стран ЕАЭС?

— Как раз ослабление рубля — это был мощнейший толчок в сторону диалога по координации валютного регулирования. Такая ситуация, когда в одной стране валюта свободно плавает, а в других валютный курс фиксирован, крайне негативно сказалась на экономиках. Теперь всем понятно, что надо вести координирование.

—  Россия предлагала создать на базе ЕАБР банк развития ШОС. Будут ли реализованы эти планы? Будете ли вы выходить с конкретными предложениями на саммите ШОС в Уфе?

— Тема очень долго обсуждалась. Я считаю, что, в принципе, идея была хорошая и правильная, потому что по большому счету все проблемы для этого региона едины: тут много инфраструктурных проблем. Но идея не получила поддержки акционеров — Узбекистан был против, Киргизия не очень поддерживала эту идею.

Сейчас подход, с которым мы выходим на саммит ШОС, это создание механизма работы с проектами на базе межбанковского объединения ШОС. Лучше максимально использовать существующие институты. Есть межбанковское объединение ШОС, куда входят банки развития. У многих банков сейчас проблема не в том, что денег нет, а в том, что их девать некуда — нет проектов.

Поэтому наша идея — создать механизм реализации проектов, которые носят трансграничный характер, и дальше выстраивать синдикаты банков развития.

—  То есть как такового банка ШОС не будет?

— Пока идея есть, но наш подход сейчас другой. Я не могу сказать, что идея создания отдельного банка ШОС полностью ушла. Но мы считаем, что лучше реализовывать эти задачи через механизм межбанковского объединения.