Статьи

Home › News

Журнал о культуре Вологодской области

29.08.2018

О вторых Всероссийских Беловских чтениях2018 Весна

Елена Легчанова

Имя Галины Мамровской уже давно вошло в золотой фонд имен, составляющих славу вологодского кружева. Почти 35 лет она проработала на вологодской фабрике «Снежинка», 20 из которых была главным художником предприятия. Именно она многие годы определяла стилевое направление вологодского кружева, создавая основную схему и композицию узоров. Заслуженный художник России; лауреат премии Ленинского комсомола; обладатель двух золотых медалей выставки ВДНХ СССР, трех медалей «Духовность, традиции, мастерство» Союза художников России, диплома Российской академии художеств; автор более трехсот технических рисунков уникальных кружевных работ, – она и сегодня продолжает творить и создавать необыкновенно глубокие, тонкие, изумительно красивые произведения, обогащая и двигая вперед развитие вологодского кружевного промысла. Не являясь вологжанкой по рождению, до сих пор сохранив южный выговор, Галина Никитична сумела глубоко понять и прочувствовать красоту северного края и отразить ее в своих работах.

Названная родителями в честь великой балерины Галины Улановой, Галина Мамровская, как и ее знаменитая тезка, может служить примером стойкости, упорства, трудолюбия и беззаветной преданности выбранному делу. В интервью журналу «Сфера» Галина Никитична рассказывает о себе и своем творческом пути – с самого начала, с истоков, откуда до сих пор черпает вдохновение.

Специальный репортаж о вологодском масле

Истоки

Мое детство прошло в Борисоглебске, небольшом городе в Воронежской области. Самыми яркими и сильными детскими впечатлениями были, наверное, впечатления от близости к природе. Речка, лес, деревья, цветы – всё это окружало меня постоянно. С самого утра я бежала на реку – у нас там течет Хопер, приток Дона. Только сошел снег – сразу в лес. Все лето – босиком по траве…

Пожарную каланчу продали

С пяти лет меня воспитывала тетя, сестра отца – я ее называла «мама Паля» (Полина Ивановна). Они с отцом – Никитой Ивановичем – родом с Рязанщины. У них была очень творческая семья, все пели, играли на народных инструментах, был даже свой домашний оркестр. Тетя потом стала учительницей, а когда у нас в семье произошло несчастье ( старший брат Галины Никитичны на школьном выпускном вечере подорвался на мине, оставшейся с войны, после чего маму, Софью Васильевну, парализовало – прим.ред. ), удочерила меня, взяв к себе. Когда я училась классе во втором или третьем, тетя сказала: «Галя, хватит бегать! Давай-ка ты бери пяльцы, нитки – будешь вышивать». Вместе с женой двоюродного брата тетя показала мне, как это делать, и я начала вышивать, как одержимая, и не только сама, но заразила этим всех своих подруг. Мы жили на окраине Борисоглебска, где дороги были уже не такие проезжие, и целыми днями сидели в заросших мягкой и густой травой канавах на обочинах – вышивали. У нас в доме все было вышитым – платки, полотенца, постельное белье. Отец очень поощрял мое увлечение. Он сам любил рисовать, был чертежником (правда, после несчастья с братом с ним случился инсульт и он несколько лет был парализован) – и мечтал, чтобы кто-то из его детей был связан с изобразительным искусством. Он делал рамы для моих вышивок, вешал их, как картины, на стены – для меня это было гордостью. Отец был человек твердый, решительный; фронтовик, прошедший войну. Его слово для меня было законом. Помню, учась в старших классах, я однажды пришла из школы, заявив, что учиться больше не буду, и швырнула портфель через всю комнату. А отец так долго на меня смотрел, а потом тихо сказал: «Будешь учиться!» – и я, ни слова не говоря, пошла поднимать портфель.

Был такой случай – это уже позже, когда я работала в Ленинграде. Меня как комсомольскую активистку наградили поездкой в ГДР. Все вокруг поздравляли и завидовали, а отец, узнав об этом, сказал: «Ни за что! Я с ними воевал – ты туда не поедешь!» И я пошла и отказалась от путевки, сказав, что у меня папа фронтовик и я не могу его обидеть. Хотя потом, когда я уже жила в Вологде и работала на «Снежинке», я трижды была в Германии в командировках, представляя вологодские кружева.

Когда я училась классе в 7 или в 8-м, в моей жизни произошла еще одна судьбоносная встреча. В Доме пионеров Борисоглебска преподавал Михаил Владимирович Ильинский – художник, окончивший Ленинградский институт живописи имени Репина, бывшую Императорскую Академию художеств; ученик знаменитого Горюшкина-Сорокопудова, который, в свою очередь, был учеником самого Репина. С ним меня познакомил мой дядя, певец Большого театра, приезжавший к нам в гости. У Михаила Владимировича была мастерская – такой «музей-сарай», куда приходили те, кто любил и хотел рисовать. К нему часто приезжали студенты ведущих художественных вузов страны – из Москвы, Ленинграда, Киева, – ребята, которых он когда-то учил живописи. И в такую серьезную компанию влилась и я. Было счастьем у него заниматься. Он писал мемуары о своем учителе, рассказывал столько интересного, чего не вычитаешь в книгах – мне нравилось приходить к нему даже просто так, когда я не рисовала, потому что вокруг него всегда собиралась талантливая молодежь, он сплачивал этот коллектив. К примеру, летом, под вечер, мы всей компанией шли на Хопер – и он мог рассказывать о том, что видит вокруг – вроде бы о том же, что видим и мы, но так образно, необычно, интересно! Описывал цветы, деревья, подмечал их особенности, обращал наше внимание на то, как растут ветки, как они дышат. Он относился к природе настолько уважительно и трепетно, с такой любовью, что это невольно передавалось и нам. Раньше я на эти дубы забиралась, чтобы с них в речку прыгать, – а после наших бесед стала буквально боготворить их. До сих пор у меня в памяти все эти разговоры.

Воспитание вкуса

С Михаилом Владимировичем я занималась два или три года. Приходила к нему, он давал задания, объяснял, направлял. «Папа твой войну прошел – Галя, возьми вон сапоги нарисуй. Представь, что в них ноги человеческие, солдатские…». То, другое, третье – он меня готовил к дальнейшему пути. И так как видел, что у меня тяга больше к прикладному, прочил мне поступление в Палехское художественное училище. Я и собиралась туда. Но потом отец повез меня в Москву, сказал, мол, давай зайдем в Калининское училище – может, тебе тут понравится. Попробовала поступить – в первый раз не получилось, в училище набирали много военных и я не попала. Вернулась в Борисоглебск, но ненадолго: папа вместе с Михаилом Владимировичем решили, что мне нужно ехать в Ленинград, пробовать устроиться там. Папа написал письмо дяде, который жил в Ленинграде, он приехал и забрал меня к себе.

Дядя Леша с тетей Тасей жили в самом центре Ленинграда, недалеко от Русского музея. Квартирка маленькая, но они не соглашались променять центр, где рукой подать до Эрмитажа или квартиры Пушкина на Набережной Мойки, 12, ни на что другое. Когда я приехала, они подарили мне абонемент в Малый оперный театр – я ходила туда по вечерам. Постоянно пропадала в музеях – домой, кажется, приходила только ночевать. Помню, была большая выставка Петрова-Водкина в Русском музее. Страшный мороз, а на канале Грибоедова – огромная очередь из тех, кто хочет попасть на выставку. Я ее отстояла, вся продрогнув, но зато испытала такой восторг, когда, наконец, туда попала… А Михаил Владимирович еще написал письмо другу – преподавателю художественной школы при Академии художеств – и он мне дал пропуск в отдел слепков Академии художеств. Я могла этот храм искусства посещать в любое время. Сказка! Да вообще, каждый день, прожитый в Ленинграде, был большим счастьем: я пропитывалась этой культурой, архитектурой, музеями…

Чтобы получить прописку, я устроилась на работу в пригороде Ленинграда – Сестрорецке, санитаркой в грязелечебнице. Ухаживала за больными, в том числе лежачими, кормила, поила, убирала. Стала там секретарем комсомольской организации, главврач уже серьезно нацеливал меня на поступление в медицинский. Но «художество» я не забрасывала: параллельно занималась в студии, которую вели студенты Мухинского училища. А потом я получила обиженное письмо от папы, где он мне пенял, что я ухожу в другую, не художественную стезю. И я опять поехала в Москву, поступать в Калининское училище (Московское художественно-промышленное училище им. М. И. Калинина – прим.ред.) – и в этот раз поступила.

Кружевная тропка

Кружево в моей жизни появилось, в общем-то, случайно. На кружевное отделение Калининского училища я вроде как и не хотела поступать, и кружевницей быть не планировала. Приехала поступать, подхожу к училищу. Туда же идет парень – спрашивает, мол, ты тоже поступать? Решили идти вместе. В приемной комиссии мы спросили, на какой из факультетов легче поступить – нам сказали, что на кружевной (там было кружевоплетение и ковроткачество). Я задумалась, не пойти ли туда, а мой напарник говорит: ну, если ты туда, то и я туда тоже. Так и поступили – я на кружевницу, он – на ковровика. Это был мой будущий муж.

В училище я училась на одном курсе с Гелей – Ангелиной Николаевной Ракчеевой, нынче заслуженным художником России, известной вологодской художницей по кружеву. Все-таки жизнь – удивительная штука: учась вместе, живя в одной комнате в общежитии, никогда не думала, что мы с Гелей еще и работать будем всю жизнь вместе, на одном предприятия. Геля сама родом из Вологды и была с самого начала нацелена работать с вологодским кружевом, а вот я, учась, все еще не планировала связывать свою жизнь с кружевами. Думала, пойду потом учиться дальше, в Строгановское или еще куда-нибудь. Даже подумывала уйти из училища – педагоги меня уговорили остаться. А я все сомневалась. Хотя училась хорошо, и до красного диплома не хватило чуть-чуть – нужно было пересдать один предмет, но я уперлась и сказала, что пересдавать не буду, значит, не заслужила. Такая вот я была.

Сначала думала, что буду заниматься машинным кружевом – на практике была на производствах в Риге, в Ленинграде; диплом защищала на Московской гардинно-тюлевой фабрике. После окончания училища мне предлагали ехать в город Моздок (Северная Осетия) – там тоже была большая фабрика, изготавливающая гардинно-тюлевое полотно. А я вышла замуж и поехала работать на строчевышивальную фабрику «Труженица» в Михайлов – год занималась знаменитым михайловским многоцветным кружевом.

Потом я родила дочку, да и за мамой нужен был уход – мы поехали на мою родину, в Борисоглебск. Михаил Владимирович всё еще работал и советовал остаться там, преподавать, но муж решил иначе: поедем в Вологду. Крупный кружевной центр, будет где себя применить. Отец был против – север, каторжный край, куда вы поедете? А старший брат, он был такой серьезный, в хорошем чине – поддержал: мол, то, что помидоры там не растут – не беда, их и в магазине можно купить. Зато тебе будет там интересно.  И мы решились. Папа к тому времени умер, а я забрала обеих своих мам – родную и маму Палю – и со всей семьей переехали в Вологду. Купили здесь дом – я и до сих пор живу в частном доме.

Вологда. «Снежинка»

В Вологду мы приехали в 1972 году. Муж, ковровик, сначала поработал на производстве гобеленов и половиков, а потом закончил пединститут и пошел преподавать в художественную школу, посвятил этому всю свою жизнь. А я пришла устраиваться на фабрику «Снежинка». Сначала меня  не взяли, мест не было. Месяц я была безработной, два… Стала уже отчаиваться. Потом с грехом пополам все-таки нашли место технолога. Мне эта работа ужасно не нравилась, казалась скучной и неинтересной. А потом произошел такой случай.

Было 50-летие образования СССР. И на «Снежинку» пришел министерский заказ – сделать к этой дате какую-нибудь работу. Художницы «Снежинки» стали делать эскизы, и я тоже, услышав о заказе, решила сделать свой эскиз. И, что интересно, когда эскизы послали в Москву, в Министерстве утвердили только мою работу. Кружевницы «Снежинки» эту работу сплели и отправили ее на выставку. Выставка закончилась, все работы вернулись, моя – нет. А это по тем временам большие деньги – 400 рублей. Рабочие заказ выполнили, сплели – а денег Министерство не платит. Мне стали выговаривать, мол, Мамровская пришла, всяких тут сложных штук напридумывала, ее работу взяли, а до сих пор ни работы, ни денег. Я расстраивалась, дома рассказала, что так случилось – мама предложила собрать все деньги и внести самим, а если работа вернется, повесить ее дома на стену. И вдруг через какое-то время – радость! Пришли деньги из Москвы: Министерство купило мою работу. Для меня это был настоящий праздник.

Похожая история была и позже, с панно «Мир дому твоему». Тоже был объявлен республиканский конкурс, который проходил в Москве при Министерстве местной промышленности. Я очень хотела сделать триптих, посвященный созданию кружева: показать, как растет лен, как его теребят, как рождается нить, как кружевницы создают работу. А потом пошла к директору, у нас тогда была Агния Николаевна Петрова – они с мужем, военным врачом, прошли всю войну. И она сказала мне: «Галь, я фронтовичка, и знаешь, что я тебе скажу? Самое важное, что есть на земле – это мир. Не будет мира – не будет ни нас, ни наших детей, ни продолжения жизни, ни возможности творчества. Работу, посвященную кружеву, ты еще создашь, а сейчас лучше сделай работу о мире». Я послушалась, сделала «Мир дому твоему». Ее сплели и послали в Москву на конкурс. И опять – тишина: ни денег, ни работы. А работа большая, дорогая – столько людей ее плели. Потом уже в Министерстве сказали, что на закрытие ВДНХ будет большая выставка и что они забирают эту работу и дают ей золотую медаль. Мол, пусть подождут – заплатим, и все авторы получат премии. Так и вышло.

И как-то так стало получаться – какие заказы ни приходили от Министерства, мои работы все время утверждали. Тогда мне все хотелось делать какие-то монументальные, большие полотна. Помню, был конкурс к 60-летию Октябрьской революции; задание получили все кружевные центры страны. Я стала делать эскиз панно «Россия» – и мне подумалось, что Россию надо изобразить в виде огромного дерева, на ветвях которого расположены гербы всех союзных республик.

Я ведь всегда мыслила природными образами. Долго, помню, не могла придумать, как сделать ствол в кружеве. Однажды легла спать, ворочаюсь, а муж говорит: «Все не можешь ствол придумать? А ну, пошли». Вышли мы из дому, а у нас недалеко яблони растут – и при лунном свете видны силуэты деревьев. Я как посмотрела на эти силуэты – мне разу стало ясно, как нужно делать: ведь кружево – чистая графика.

В министерстве из всех работ, присланных на конкурс, утвердили только нашу. Работа должна была быть размером 5 на 3 метра: гигантское полотно! И, как всегда, надо быстро, срочно – одной не управиться. Рисунок я полностью сделала сама, а с технической проработкой попросила помочь Гелю Ракчееву: работали в спортивном зале на полу (ни в одном помещении ее нельзя было разложить во всю длину), на коленках весь зал исползали. И Виктория Николаевна Ельфина помогала. Вера Дмитриевна Веселова всегда отвечала за нитки для плетения. Эту работу делали из маккея – такие толстые льняные нитки, раньше ими валенки подшивали. Очень сложная вещь; 45 человек ее плели, кружевницы мозоли натирали. Но зато потом – приезжаем мы с Гелей и Верой Дмитриевной на ВДНХ, поднимаемся по лестнице – и с потолка, на просвет, наша «Россия» висит – огромная! Самим даже стало удивительно: неужели мы такую махину сделали?..

Учителя

Нам с Гелей Ракчеевой очень повезло: мы с ней попали в замечательный коллектив. Вера Дмитриевна Веселова, Виктория Николаевна Ельфина – это же легенды. Просто счастье, что мне довелось поработать с такими учителями, перенять их бесценный опыт. Когда я только начала работать на «Снежинке», мне было сложно с технической проработкой рисунка – я же до этого не занималась технологией ручного кружева. И Вера Дмитриевна, и Виктория Николаевна мне очень помогали.

У нас на предприятии была творческая лаборатория. Молодое поколение художников там перенимало опыт у маститых кружевниц. Сначала мы перенимали этот опыт, а через время мы уже его передавали новому поколению художников. Очень жаль, что сейчас этой преемственности почти не осталось…

А кружевницы, с которыми удалось поработать! Женщины-труженицы, беззаветно преданные промыслу. Ведь кружевоплетение – это каторжный труд. У нас в «Снежинке» было 6 400 кружевниц; 400 – на самой фабрике и 6000 надомниц – кружева плели в радиусе 120 километров от Вологды. Помню, я была в Париже и меня спросили, сколько у нас кружевниц. Услышав мой ответ – ахнули: у них-то 15 – 30 человек считается огромным производством. А нам надо было на всю огромную страну кружев наплести – ведь границы-то закрыты были, а украшения во все времена необходимы.

Была такая легендарная кружевница – Эльза Яковлевна Хумала, финка по происхождению. Она для меня была вообще каким-то сказочным человеком. Как она плела, особенно мерное кружево – его-то труднее всего плести – руки с коклюшками просто порхают, а коклюшек – 20-30 пар! Я говорила: «Эльза, даже смотреть удивительно! Как на аккордеоне играешь – песня!». Касимирова Людмила Петровна, Логинова Тамара Анатольевна, Верещагина Иля Сергеевна (сейчас работает в Музее кружева) – кружевницы от Бога, экспериментаторы, мы с ними до сих пор работаем вместе, делаем заказы.

Любимые мотивы

Был в моей жизни «сказочный» период – я любила делать работы, посвященные сказкам. Это как раз то время, когда мои дети были маленькими. Первая моя работа – скатерть «Аленький цветочек», заказ «Русского музея», она и сейчас висит в его экспозиции. Мне всегда нравились сюжетные композиции – чтобы в работе читалась какая-то история. Вот делаю я «Морозко» и передо мной встают картинки: дома, в которых живут люди; забор, на котором поют птички, деревья, где-то с краю – колодцы, к ним идет женщина с коромыслом, за ней бежит собака или кошка… И все это я хочу изобразить в кружеве. Когда я делала «Сказку о Золотом Петушке», Вера Дмитриевна говорила: «Ой, Галя, ты здесь столько всего накрутила…». А мне хотелось, чтобы это было не «в лоб» – многократным повторением одного, хоть и красивого, элемента, а – разное, чтоб хотелось разглядывать, чтоб ребенок посмотрел, и ему стало интересно: увидел город-град, и Царя Дадона со своей царицей, лошадь, карету – всю сказку. Мне и до сих пор хочется, чтобы у моих работ останавливались дети. Ведь что в ребенке с детства заложится, то и будет – в том числе и потребность в красоте.  Пусть не станет художником, но чувство уважения к себе, к своей родине, к своим промыслам – все равно останется. Поэтому и в недавней своей работе, сделанной для Музея кружева («Спаси и сохрани» - прим.ред. ) я старалась посадить улиточек, пчелок, рыбок изобразить – и была ужасно удивлена, когда ко мне пришла знакомая с ребенком, и он, встав у работы, рассматривал ее и рассказывал, что видит. Только ради этого стоило ее сделать.

Кружево на рубль

«Снежинка» должна была выпускать ассортимент и простой, и более сложный. Чтобы, так сказать, удовлетворить потребности разных слоев населения. Представьте себе – плели воротник на рубль. Я удивлялась сначала: кружевной воротник – на рубль? А надо было делать, потому что за рубль – купят, а за два уже могут не купить. Делали и на 40 рублей вещи, на 70, на 90. Когда делаешь рисунок, уже надо понимать, насколько трудоемкой будет вещь. Инженер приходила и смотрела: «Мамровская, ты что-то расширяешься… не будет столько стоить». И начинаешь думать, как сделать вещь именно на эту стоимость. Чтоб и качество рисунка было высоким, чтоб в Москве утвердили, и в то же время доход от нее был и кружевницы что-то заработали. Всё надо было учитывать.

Главный художник

Когда меня сделали главным художником «Снежинки» ( 1986 год – прим.ред. ) – это была большая ответственность. Я, наверное, порой была и резка, и требовательна чересчур, заставляла по нескольку раз переделывать то, что вроде и так хорошо сделано. Но я всегда говорила и продолжаю говорить, что мы эти вещи делаем не для себя. Вот сделала я много-много лет назад рисунок салфетки – а ее до сих пор плетут и до сих пор людям нравится. Нас не будет – а эти вещи останутся и будут продолжать радовать глаз, восхищать.

Обидно было, что когда я стала главным художником, у меня почти не оставалось времени создавать собственные работы. Не успевала. Я ведь как работала? Могу встать утром – и до двух, трех ночи сидеть, почти не отрываясь. Когда надо было делать большие выставочные вещи, я закрывала комнату, чтоб дети не мешали, расстелюсь и работаю, не отрываясь. Каша подгорела? Может быть. Обед? Поешьте там без меня. Иногда до четырех утра делаю, а через два часа встаю и иду на работу.

Став главным художником, я за каждую работу «Снежинки» отвечала, как за свою. От Вологодской области я входила в художественный совет Министерства культуры – и защищала наши изделия, наш промысел с такой ревностью, какой сама в себе не подозревала. В Вологде в лаборатории или на худсовете «Снежинки» (у нас был свой худсовет) я могла сказать что-то резкое или обидное, но попробовал бы кто-нибудь в Москве сказать плохо о вологодском кружеве! Мне казалось, что мой промысел – самый лучший. Если на худсовете в Министерстве я увижу, к примеру, что в какой-то работе кировских или елецких кружевниц что-то взято с нашего, – всё, работа не пройдет.

Спецзаказы

За столько лет работы мне приходилось делать самые разные заказы, и музейные вещи, и эксклюзивные сувениры, и одежду, как сейчас говорят, для vip-персон, и много чего еще. Запомнился заказ от Хора Пятницкого. Когда-то, когда он еще только начал восходить в зенит славы, они уже заказывали кружевные костюмы у Эльзы Яковлевны Хумалы. А тут, спустя годы, обратились в «Снежинку», и Вера Дмитриевна поручила мне изготовить для них кружевные концертные наряды. Задачка не из легких: для каждого артиста сделать индивидуальную работу, под конкретный размер. Рисунок надо сделать крупный, ажурный, воздушный, чтоб всю красоту, которая  на сцене, было видно в зале. Чтоб было золото-серебро, чтоб все сверкало-переливалось. Я задумалась, как быть, а муж подсказал идею: покрасить нитки луковой шелухой. Хорошо, люди помогли, дали шелухи – ее же много надо было. И вот мы взяли вискозу (чтоб блестела) и дома на печке в больших кастрюлях парили эту шелуху и опускали туда нитки, крася их в определенный цвет. Получилось очень хорошо. Сплели все костюмы, им всем очень понравилось. Потом еще короны у нас заказали под эти костюмы – долго они в них выступали, ездили по Союзу и за границу.

Камерный период

На «Снежинке» я проработала более 30 лет. Застала и период ее расцвета, и, увы, период заката. Сложно и больно об этом говорить, когда такое огромное предприятие на твоих глазах превращается в цех с полутора десятками человек… А в 1990-е и мне самой пришлось из главного художника сделаться, можно сказать, продавцом – ездила по ярмаркам и торговала нашими кружевами. А что было делать?.. Людям есть надо, у всех семьи, дети. Уезжаю на выставку, а рабочие подходят и говорят: «Галина Никитична, вы не привезёте нам ничего? А то уже надоело пшено есть»… Помню, в Венгрию ездила, в Будапешт – там выставки всегда проходили в Доме советской науки и культуры.  Этот дом после войны был передан России (Советскому Союзу) благодарными властями Будапешта за освобождение города от нацистов.  И там всегда проходили масштабные выставки, на которых венгры охотно покупали вологодские кружева. В тот раз я торговала там шесть дней и привезла нашим мастерам зарплату.

В этот период и стиль моих работ под воздействием обстоятельств стал постепенно меняться. Раньше хотелось размаха, монументальности – помню, Корбаков, готовя выставку, говорил: «Мамровская, для твоих работ у нас стен не хватит!». А потом наступил период камерный. Но это что касается размеров. Геля Ракчеева, увидев однажды одну из новых моих работ, даже не поверила: «Галя, это ты, что ли?..». Все ведь привыкли, что Галя – это размах. А мне сейчас хочется чего-то особенного. Более проникновенного, что ли. Более душевного. Но работы, которые я сейчас делаю, они и очень сложные. Делаю их уже с учетом моего опыта – я ведь бывала во многих странах мира, видела, где как плетут кружева, приемы работы, технологию.

Я продолжаю сотрудничать с вологодскими музеями – Кирилло-Белозерским музеем-заповедником и Музеем кружева Вологодского музея-заповедника. Много делать уже не могу – но всё равно хочется работать, творить, в голове столько мыслей, нереализованных идей! Вот услышала несколько лет назад, что объявили конкурс работ, посвященных Олимпиаде в Сочи. И так захотелось доказать, что я еще что-то могу, что рано меня списывать со счетов. Нарисовала эскизы и обратилась в Музей кружева, чтобы они нашли возможность сплести эту работу. И они пошли мне навстречу. Работу сплели – сложная, тонкая, этот факел олимпийский, медали из металлической нитки – сколько раз бросали, переделывали, пока не получилось так, как хотелось. Сейчас эта работа находится в фондах Вологодского музея-заповедника.

Дело жизни

Вот ведь как получилось: к кружеву я пришла, можно сказать, случайно, никогда и в мыслях не держала, что свяжу с ним жизнь – а судьба так распорядилась. И за всю свою жизнь я достигла глубокого уважения к этому промыслу – и к людям, которые его сохранили, донесли до наших дней, и передают дальше. Этот промысел стал для меня самым родным. Люблю ли я кружево? Любовь – не то слово, наверное. Кружево стало делом моей жизни.

Благодарим за помощь в подготовке статьи сотрудников Музея кружева Вологодского музея-заповедника